Фигу́ры ре́чи
В языкознании нет исчерпывающе
точного и общепринятого определения Ф. р. Сам термин употребляется в
различных смыслах (чаще всего приблизительных). Однако есть тенденция к
закреплению этого термина и к выявлению его лингвистического смысла.
Указанная неопределённость коренится как в истории термина «Ф. р.»
(и, шире, «фигуры»), так и в стремлении языкознания усвоить понятие,
сложившееся вне его рамок.
Термин «фигура» античная традиция связывает с
Анаксименом из Лампсака (4 в. до н. э.). Фигуры рассматривались как
основной объект раздела риторики,
имевшего дело с «поэтической» семантикой, и
понимались как средства изменения смысла, уклонения от нормы. Связь с языком была характерна для всего
того идейно-культурного контекста, в котором возникло понятие фигур. Уже
представители философской школы элеатов (6-5 вв. до н. э.), поставившие
под сомнение тезис о естественной и необходимой связи между названием
(словом) и вещью, выдвинули концепцию условности такой связи, которая
предполагала принципиальную возможность конструирования ее новых форм,
отличных от существующей, трактующейся как стилистически нейтральная.
Признание возможности разных форм языкового выражения одного и того же
содержания привело к идее выбора стилистически отмеченных форм и к
использованию их с целью убеждения слушающего, руководства его душой.
Таким образом, сам язык через его фигуры становился средством
психического воздействия на слушателя. Не случайно, что именно Горгий
(5-4 вв. до н. э.), с именем которого связывают зарождение риторики,
оказывается, по античным источникам, «изобретателем» словесных
фигур. У истоков учения о Ф. р. стоит Аристотель, употреблявший термин
«фигура» в отнесении к структуре речи. Определения фигур у него были
операционными и потому допускают их переформулировку в строго
лингвистическом смысле. У Аристотеля и его последователей Ф. р.
впервые стали объектом исследования (ср. выделение Ф. р. и фигур
мысли у Деметрия Фалерского). Теофраст подчёркивал
противопоставленность практической и художественной речи и относил
к числу элементов, вносящих в речь величавость, наряду с выбором слов и
их сочетанием, также и фигуры, которые эти сочетания в результате
образуют. В эллинистическую эпоху термин «Ф. р.» уже вполне прочно
входит в употребление (первоначально, видимо, на острове Родос).
Развёрнутая классификация Ф. р. содержалась в сочинении Цецилия (1 в.),
дошедшем до нас только во фрагментах; эта же тема представлена в
трактате «О возвышенном» Псевдо-Лонгина (1 в.). Но ещё до этого связь
фигур с идеей двуплановости речи отчетливо подчёркивалась Дионисием
Галикарнасским (1 в. до н. э.). Таким образом, складывается
представление о словесной фигуре не только как о «виде построения речи»
(Деметрий), но и как о некоем изменении нормы, отклонении от неё,
способствующем «услаждению слуха» (Афиней из Навкратиса, 2 в. до н. э.,
Аполлоний Молон, 1 в. до н. э., Цецилий, Геродиан и другие). Итоговой
для античности стала формулировка Квинтилиана (1 в.): «Фигура
определяется двояко: во-первых, как и всякая форма, в которой выражена
мысль, во-вторых, фигура в точном смысле слова определяется как
сознательное отклонение в мысли или в выражении от обыденной и простой
формы... Таким образом, будем считать фигурой обновление формы речи при
помощи некоего искусства» (IX, 1, 10, 14). Квинтилиан подчёркивает, что
словесные фигуры основаны на форме речи (грамматические фигуры) или на
принципах размещения слов (риторические фигуры). Античная наука, таким
образом, сформулировала 3 основных положения в теории Ф. р. (словесных
фигур): связь их с языковыми элементами, с речью; принадлежность к
«отклонённому» языковому состоянию (стилистическая отмеченность; фигура
как языковой жест, поза, ср. обычные сравнения риторики и её фигур с
гимнастикой и её стандартными позами); соотнесение с парадигматическим (выбор слов) или синтагматическим (размещение слов во фразе) уровнями.
Существенным был вклад античной науки в разработку вопроса об
использовании Ф. р. и в их классификацию. Подробному анализу
подверглись их связи с характеристиками речи в риторике (чистота,
ясность, уместность, красота, внушительность, торжественность и т. д.) и
правила пользования ими, особенно некоторые предельные ситуации,
имеющие отношение к самому определению фигур (один из пределов: любая
конструкция может в принципе выступать как фигура, и, следовательно,
вся речь без изъятия распадается на фигуры; другой предел: каждая
«стёршаяся» фигура перестает быть таковой; ср. объясняемое отсюда
требование незаметно вводить фигуры, избегать их чрезмерного скопления и
т. п.). В классификации Ф. р. особое значение имел их анализ по двум
принципам - семантико-стилистическому [ср. фигуры точности
(расчленение, перечисление, повторение), суровой, стремительной,
сладостной речи, горячности, живости, торжественности и т. п.] и
структурному: Ф. р., образуемые посредством изменения,
добавления (удвоения, анафора, эпанод, метабола, охват, сплетение),
сокращения (зевгма, усечение), перестановки, противоположения (антитеза,
антиметабола) и др. Сюда же примыкает и классификация тропов, обычно не смешиваемых с Ф. р., но служащих
сходным целям. Для языкознания особое значение имеют те Ф. р., которые
выделялись по чисто лингвистическим признакам: бессоюзие, многосоюзие; фигуры, основанные на игре
грамматических категорий; среди последних
Квинтилиан указывал фигуры, образуемые соединением единственного
числа с множественным числом, заменой
положительной степени сравнительной степенью,
имени - инфинитивом и т. п. Однако в целом
чрезмерно разросшиеся классификации словесных фигур нередко
приводили к забвению их лингвистических основ, следствием чего был
все увеличивающийся разрыв между так называемыми риторическими
фигурами и Ф. р., постепенно сводимыми к простейшим типам
синтаксических структур.
Новому обращению к Ф. р., и прежде всего к уяснению отношений между
Ф. р. и стилистическими (риторическими) фигурами, способствовали
становление лингвистики текста,
внедрение лингвистических методов в поэтику и
риторику, сложение единой науки о знаках и
знаковых системах. В современном языкознании потребность в разработке
понятия Ф. р. связана прежде всего с задачей нахождения такого
промежуточного (двойственной природы) элемента, который, во-первых,
выступал бы как составная часть текста (т. е. был бы результатом его
членения и элементом, участвующим в синтезе текста), и, во-вторых,
реализовал бы переход от уровня чисто языковых элементов к уровню
элементов композиции текста. При этом важно избежать двух типичных
крайностей в понимании Ф. р. - «лингвистического» подхода, когда
Ф. р. объявляется всякое сочетание языковых элементов, и
«риторического», когда отбрасывается ориентация на язык и Ф. р.
объявляются, по сути дела, все известные стилистические фигуры.
В обоих случаях не принимается во внимание именно промежуточная
функция Ф. р., а само определение их становится или слишком экстенсивным
и малоэффективным, или слишком оторванным от связей с языковыми
реальностями.
В лингвистической теории текста под Ф. р.
можно понимать любую практическую реализацию в речи предусмотренного языком набора элементарных синтаксических типов,
образующего парадигму, особенно если
эта реализация принимает вид, отличный от признаваемого стандартным
(ср., например, мену порядка слов и т. п.).
В этом смысле нейтральному тексту соответствуют нейтральные Ф. р., т. е.
практически элементарные синтаксические типы. Но более
целесообразным практически и более важным теоретически представляется
определение ядра Ф. р., или того локуса, в котором Ф. р. находится в
«сильных» условиях, когда элементы языка наиболее наглядно становятся
Ф. р. К типичным ситуациям «порождения» Ф. р. относится любое
употребление данного языкового элемента в непервичной функции
(синтаксической и семантической). Речь может идти как об отдельном
элементе (ср. «мы» в значении ‘я’ или «пошёл» в значении ‘уходи!’), так
и о сочетании элементов, противопоставленном некой нейтральной форме
передачи того же смысла или порождающем новый смысл, несводимый к
механической сумме смыслов элементов, составляющих сочетание (случай
тропов). В обоих случаях Ф. р. предполагает выбор более богатого
(специфического) с теоретико-информационной точки зрения типа
выражения, который и образует речевой жест, выступающий как
элемент организации текста более сложного типа, чем нейтральный.
Следовательно, при таком подходе Ф. р. могут трактоваться как
средство увеличения «гибкости» языка, определяемой количеством способов
передачи данного содержания, и как средство выбора наиболее
информативной, наиболее творческой формы реализации данного смысла.
Статус Ф. р. находится в тесной зависимости от характера текста.
В относительно простых и нейтральных текстах Ф. р. служит главным
образом средством синтаксической организации текста, образуя сегменты,
реализующие некие стандартные смыслы, состоящие из дискретных
«подсмыслов», соотносимых с отдельными частями соответствующей Ф. р.
В этих случаях элементарные синтаксические типы (то же относится к
единицам звукового или морфологического уровней)
как единицы языковой парадигмы упорядочиваются в речи (в тексте) в
соответствии с некими принципами пространственной организации, образуя
своего рода подобия геометрических фигур, хотя самой структуре языка
такая пространственность не присуща. Иначе говоря, элементы языка,
подвергшись пространственному упорядочению в тексте в соответствии с
общими принципами пространственной семиотики, становятся Ф. р.,
которые могут быть выражены в пространственной проекции, например
повторение: aaa...; чередование: abab...; прибавление: abc при ab;
убавление (эллипсис): ab при abc; симметрия:
ab/ba и т. п., разного рода геометрические фигуры: охват, перекрёст
(хиазм), инверсия и т. п. Близки к указанным и
такие Ф. р., которые основаны на операциях развёртывания
(a→a1a2a3), свёртывания
(a1a2a3→a), восходящей и нисходящей
градации, увеличения и уменьшения, улучшения и ухудшения, членения и
соединения, противопоставления (с богатым набором типов),
уравнивания, уподобления, сравнения и т. п. Такие геометризированные
Ф. р. в существенной мере определяют принципы преобразования
языкового материала в текстовой и, следовательно, сам характер
обобщения (текстового освоения) действительности, а в некоторых
случаях предопределяют и выбор субъективного отношения автора текста
к описываемым в тексте фактам. В более сложных случаях,
встречающихся чаще всего в текстах с отчетливой «поэтической»
функцией, Ф. р. не поддаются пространственной проекции и их общий
смысл не может быть расчленён на отдельные «подсмыслы», которые
соотносились бы с составными элементами Ф. р., и не может быть
эксплицитно выражен другими средствами; любая попытка «перевода»
оказалась бы неполной и неточной. В этой ситуации ведущую роль играет не
синтаксическая структура Ф. р., а её семантика, характеризующаяся
(в отличие от предыдущего случая) непрерывностью. Как правило, такие
Ф. р. особенно часты в текстах, которые оказываются первичными по
отношению к составляющим их элементам. Реальность текста превосходит
реальность его элементов и в значительной степени предопределяет
принципы выделения последних. В этих условиях сами Ф. р. строятся как
соотнесение смысловых элементов, которые могут быть сопоставлены
(«столкнуты») друг с другом, но не могут быть «пригнаны» друг к другу с
абсолютной точностью. Напротив, нередко эти смыслы вообще несовместимы в
стандартной схеме, и суммарный, до конца неанализируемый эффект
соотнесения этих элементов как раз и определяется
неопределённостью, вытекающей из разноплановости соотносимых
элементов (ср. семантические тропы), из нахождения общих сем в несовместимых семантических пространствах.
Дальнейшее уточнение статуса Ф. р. связано с анализом именно этих
наиболее сложных «семантических» ситуаций. Теоретическая и
практическая ценность понятия Ф. р. резко упадёт, если выяснится
неприменимость этого понятия к указанным ситуациям. Поэтому не
случайно, что в центре внимания оказались проблемы
лингвосемантического анализа тропов - прежде всего метафоры и метонимии. Эти два тропа уже получили языковую
мотивировку, связанную вместе с тем с принципами аранжировки
словесного поведения, существенными для определения «поэтической»
функции [«проекция принципа эквивалентности с оси отбора на ось
комбинации», по Р. О. Якобсону, при принципах отбора, строящегося на
основе эквивалентности (подобия - различия, синонимии - антонимии), и
комбинации (построения последовательностей), основанной на
смежности]. Выяснилось, что метафора строится на замещении понятия по
оси парадигматики, связанном с выбором элемента парадигматического ряда,
замещением in absentia и установлением смысловой
связи по сходству, тогда как метонимия ориентирована на синтагматическую
ось (см. Синтагматика), на сочетание
(а не выбор!) in praesentia и установление связи
по смежности. Такая формулировка в известной мере сделала оправданным
поиск «первотропа» (при решении этой задачи был бы определён важнейший
локус Ф. р.). И действительно, ряд исследований ставит себе целью
отыскание «исходного» тропа [метонимия, по У. Эко, в основе которой цепь
ассоциативных смежностей в структуре кода, контекста и референта; синекдоха, удвоение которой, по
Ц. Тодорову, образует метафору; по концепции льежской группы μ (Ж. Дюбуа
и другие), из синекдохи выводятся как производные и метафора, и
метонимия]. Однако при этом нередко игнорируется главное -
определение тех условий, в которых данное языковое выражение
приобретает переносное значение. Тропы, смысловая структура
которых характеризуется сочетанием двух разных планов - прямого и
переносного, видимо, и являются тем изоструктурным творческому
сознанию объектом, анализ которого сулит наиболее важные разъяснения
природы Ф. р. в условиях максимальной сложности.
Термин «фигура» в языкознании употребляется также в глоссематической теории знака. Согласно
Л. Ельмслеву, фигуры суть «не-знаки», входящие в знаковую систему как
часть знаков. Важность этого чисто операционного термина в том, что он
обладает общесемиотической значимостью.
Потебня А. А., Из записок по теории словесности, Хар.,
1905;
Горнфельд А. Г., Фигура в поэтике и риторике, в сб.:
Вопросы теории и психологии творчества, 2 изд., т. 1, Хар., 1911;
его же, Тропы, там же, т. 2, Хар., 1911;
Шпет Г. Г., Эстетические фрагменты. I-III, П.,
1922-23;
его же, Внутренняя форма слова, [М.], 1927;
Античные теории языка и стиля, М.-Л., 1936;
Балли Ш., Французская стилистика, пер. с франц., М.,
1961;
Гвоздев А. Н., Очерки по стилистике русского языка, 3 изд.,
М., 1965;
Корольков В. И., Семасиологическая структура метафоры,
«Учёные записки МГПИИЯ», 1968, т. 41;
Цицерон, Три трактата об ораторском искусстве, М.,
1972;
Лекомцева М. И., Лингвистический аспект метафоры и
структура семантического компонента, в кн.: Tekst i
język, Warsz., 1978;
Лотман Ю. М., Риторика, в сб.: Труды по знаковым системам,
[т.] XII, Тарту, 1981;
Аристотель, Соч., т. 4, М., 1983;
Paulhan J., Les Figures ou la rhétorique
décryptée, «Cahiers du Sud», 1949, № 295;
Pelc J., Semantic functions as applied to
the analysis of the concept of metaphor, в кн.: Poetics. Poetyka. Поэтика, Warsz., 1961;
Leech G. N., Linguistics and the figures of
rhetoric, в кн.: Essays on style and language,
L., [1966];
Todorov T., Tropes et figures, в
сб.: To honor of R. Jakobson. Essays on the occasion of
his seventieth birthday; v. 3, The Hague - P., 1967;
его же, Littérature et signification, P.,
1967;
Cohen J., La comparaison poétique: essai de
systématique, «Langages», 1968, № 12;
Steiger E., Grundbegriffe der Poetik, 8 Aufl.,
Z. - Freiburg, 1968;
Rhétorique générale, P., 1970;
Jakobson R., Questions de poétique, P.,
[1973];
Schofer P., Rice D., Metaphor, metonymy
and synecdoche, «Semiotica», 1977, t. 21;
Lodge D., The modes of modern writing: metaphor,
metonymy and the typology of modern literature, Ithaca, 1977.
В. Н. Топоров.